Седьмая функция языка. Лоран Бине

Лоран Бине

* * *

Снова мысль прозаика векшей растекается по древу истории, и не нам заманить эту векшу в ручную клетку.

О. Мандельштам. Конец романа

Человек по фамилии Габчик существовал на самом деле. Слышал ли он, лежа на узкой железной кровати, один в погруженной во тьму квартире, слушал ли он, как за закрытыми ставнями знакомо стучат колесами и звонят пражские трамваи? Хочется в это верить. Я хорошо знаю Прагу, и мне легко назвать номер трамвая (впрочем, он мог с тех пор измениться), представить себе его маршрут и то место, где Габчик лежит за закрытыми ставнями, ждет, слушает и думает. Мы в Праге, на углу Вышеградской и Троицкой. Восемнадцатый (а может быть, двадцать второй) трамвай остановился у Ботанического сада. На дворе 1942 год. Милан Кундера в «Книге смеха и забвения» дает читателю понять, что теряется и немного стыдится, когда придумывает имена персонажам. И хотя в это трудно поверить, читая его романы, густо населенные Томашами, Таминами и всякими там Терезами, здесь и без рассуждений очевидно: что может быть пошлее, чем в наивном стремлении к правдоподобию или, в лучшем случае, просто ради удобства наградить вымышленным именем вымышленного персонажа? По-моему, Кундере следовало пойти дальше: действительно, что может быть пошлее вымышленного персонажа?

А вот Габчик – он не только существовал на самом деле, но и откликался (хотя и не всегда) как раз на это имя. И его необыкновенная история правдива. Он и его друзья совершили, на мой взгляд, один из величайших актов сопротивления в истории человечества и, бесспорно, один из величайших подвигов в истории Сопротивления времен Второй мировой войны. Я давно мечтал воздать ему должное. Я давно представляю себе: вот он лежит на железной кровати в маленькой комнатке с закрытыми ставнями, но с открытым окном, и слушает, как трамвай со скрежетом останавливается у входа в Ботанический сад (в ту или в другую сторону трамвай движется? – этого я не знаю). Но стоит мне сделать попытку описать всю картину – так, как тайком ото всех делаю сейчас, – уверенность, что воздаю ему должное, испаряется. Тем самым я низвожу Габчика до уровня обыкновенного персонажа, а его деяния превращаю в литературу, – недостойная его и его деяний алхимия, но тут уж ничего не поделаешь. Я не хочу до конца своих дней жить с этим образом в душе, даже не попытавшись воссоздать его. И попросту надеюсь, что под толстым отражающим слоем идеализации, который я нанесу на эту невероятную историю, сохранится зеркало без амальгамы – прозрачное стекло исторической правды.

Когда именно отец впервые заговорил со мной об этом – не помню, но так и вижу его в комнате, которую я занимал в скромном муниципальном доме, так и слышу слова «партизаны», «чехословаки», кажется – «покушение», совершенно точно – «уничтожить». И еще он назвал дату: 1942 год. Я нашел тогда в отцовском книжном шкафу «Историю гестапо» Жака Деларю и стал читать, а отец, проходя мимо, увидел книгу у меня в руках и кое-что рассказал. О рейхсфюрере СС Гиммлере, о его правой руке, протекторе Богемии и Моравии Гейдрихе и, наконец, – о присланных Лондоном парашютистах-диверсантах и о самом покушении. Отец не знал подробностей (да и мне тогда незачем было расспрашивать его о подробностях, ведь это историческое событие еще не заняло в моем воображении того места, какое занимает сейчас), но я заметил легкое возбуждение, какое охватывает его, стоит ему (обычно в сотый раз – то ли это у него профессиональная деформация, то ли природная склонность, но отец обожает повторяться)… стоит ему начать рассказывать о чем-то, что по той или иной причине задело его за живое. Мне кажется, отец так и не осознал, насколько вся эта история важна для него самого, потому что недавно, когда я поделился с ним намерением написать книгу об убийстве Гейдриха, мои слова нисколько его не взволновали, он проявил вежливое любопытство – и только. Но пусть даже эта история подействовала на отца не так сильно, как на меня самого, но она всегда его притягивала, и я берусь за эту книгу отчасти и затем, чтобы отблагодарить его. Моя книга вырастет из нескольких слов, брошенных мимоходом подростку его отцом, тогда еще даже и не учителем истории, а просто человеком, умевшим в нескольких неловких фразах рассказать о событии.

Не история – История.

Еще ребенком, задолго до «бархатного развода», когда эта страна распалась на две, я – благодаря теннису – уже различал чехов и словаков. Мне, например, было известно, что Иван Лендл – чех, а Мирослав Мечирж – словак. И еще – что чех Лендл, трудолюбивый, хладнокровный и малоприятный (правда, удерживавший при этом титул первой ракетки мира в течение двухсот семидесяти недель – рекорд удалось побить только Питу Сампрасу, продержавшемуся в этом звании двести восемьдесят шесть недель), был игроком куда менее изобретательным, талантливым и симпатичным, чем словак Мечирж. А вот о чехах и словаках вообще я узнал от отца: во время войны, рассказал он, словаки сотрудничали с немцами, а чехи сопротивлялись.

Для меня, чья способность оценить удивительную сложность мира была в то время весьма ограниченной, это означало, что все чехи были участниками Сопротивления, а все словаки – коллаборационистами, будто сама природа сделала их такими. Я тогда ни на секунду не задумался о том, что история Франции делает подобную упрощенность мышления несостоятельной: разве у нас, у французов, не существовали одновременно Сопротивление и коллаборационизм? Правду сказать, только узнав, что Тито – хорват (стало быть, не все хорваты были коллаборационистами, тогда, может быть, и не все сербы участвовали в Сопротивлении?), я смог увидеть яснее ситуацию в Чехословакии во время войны. С одной стороны, там были Богемия и Моравия, иными словами, современная Чехия, которую немцы оккупировали и присоединили к рейху (и которая получила не слишком-то завидный статус Протектората Богемии и Моравии, входившего в состав великой Германии), а с другой – Словацкая республика, теоретически независимая, но полностью находившаяся под контролем нацистов. Но это, разумеется, никоим образом не предрешало поведения отдельных личностей.

Прибыв в 1996 году в Братиславу, чтобы преподавать французский язык в военной академии Восточной Словакии, я почти сразу же (после того как поинтересовался своим багажом, почему-то отправленным в Стамбул) стал расспрашивать помощника атташе по вопросам обороны об этой самой истории с покушением. От него-то, милого человека, некогда специализировавшегося на прослушивании в Чехословакии телефонных разговоров и перешедшего после окончания холодной войны на дипломатическую службу, я и узнал первые подробности. В том числе и главную: операция поручалась двоим – чеху и словаку. Участие в ней выходца из страны, куда я приехал работать (стало быть, и в Словакии существовало Сопротивление!), меня обрадовало, но о самой операции помощник атташе рассказал немногое, кажется, даже вообще только то, что у одного из диверсантов в момент, когда машина с Гейдрихом проезжала мимо них, заклинило пистолет-пулемет (так я заодно узнал, что Гейдрих в момент покушения ехал в автомобиле). Нет, было и продолжение рассказа, которое оказалось куда интереснее: как парашютистам, покушавшимся на протектора, удалось вместе с товарищами скрыться в крипте православного собора и как гестаповцы пытались в этом подземелье их утопить… Теперь всё. Удивительная история! Мне хотелось еще, еще и еще деталей. Но помощник атташе больше ничего не знал.

Вскоре после приезда я познакомился с молодой и очень красивой словачкой, безумно в нее влюбился, и наша любовь, я бы даже сказал – страсть, продлилась почти пять лет. Именно благодаря моей возлюбленной я смог получить дополнительные сведения. Для начала узнал имена главных действующих лиц: Йозеф Габчик и Ян Кубиш. Габчик был словаком, Кубиш – чехом, похоже, об этом можно было безошибочно догадаться по фамилиям. В любом случае эти люди составляли, казалось, не просто важную, но неотъемлемую часть исторического пейзажа – Аурелия (так звали молодую женщину, которую я полюбил тогда без памяти) выучила их имена еще школьницей, как, думаю, все маленькие чехи и все маленькие словаки ее поколения. Конечно, ей все было известно только в самых общих чертах, то есть знала она нисколько не больше помощника военного атташе, поэтому мне понадобилось еще два или три года, чтобы по-настоящему осознать то, о чем всегда подозревал, – истинно романной мощью эта реальная история превосходила любую, самую невероятную, выдумку. Да и то, благодаря чему осознал, пришло ко мне почти случайно.

Гонкуровская Премия за дебютный роман
National Book Critics Circle Award
Лучшая книга года по версии The New York Times
Вторая мировая война - это огромная трагедия, в которой - такой концентрат страстей, преступлений и героизма, что она будет ориентиром еще для многих поколений. Это как… современная троянская война.
HHhH - немецкая присказка времен Третьего Рейха: Himmlers Hirn heisst Heydrich (Мозг Гиммлера зовется Гейдрихом). Райнхард Гейдрих был самым страшным человеком в кабинете Гитлера. Монстр из логова чудовищ. "Мозг Гиммлера зовется Гейдрихом" шутили эсэсовцы, этот человек обладал невероятной властью и еще большей безжалостностью. О нем ходили невероятные слухи, один страшнее другого. И каждый слух был правдой. Гейдрих был одним из идеологов Холокоста. именно Гейдрих разработал план фальшивого нападения поляков на немецких жителей, что стало поводом для начала Второй Мировой войны. Именно он правил Чехословакией после ее оккупации. Гейдрих был смертельно ранен 27 мая 1942 года двумя отчаянными чехословаками Йозефом Габчеком и Яном Кубишем, ставшими национальными героями Чехии. Покушение на Гейдриха произвело на руководство Рейха глубочайшее впечатление. В день смерти Гейдриха нацисты начали кампанию массового террора против чешского народа. Было объявлено, что всякий, кому известно о местонахождении убийц протектора и кто не выдаст их, будет расстрелян вместе со всей семьёй. Был расстрелян 1331 чех. После похорон Гейдриха была уничтожена деревня Лидице, все мужчины которой были убиты, а все женщины отправлены в концлагерь. После покушения Габчек, Кубиш и их товарищи скрылись в православной Церкви Кирилла и Мефодия. Их местоположение выдал предатель. Церковь окружила целая армия солдат, эсэсовцев, гестаповцев. Семь чехов долгие часы сражались с более чем сотней до зубов вооруженных нацистов.
Роман Лорана Бине, получивший Гонкуровскую Премию за дебютный роман, рассказывает об этой истории, одной из самых героических и отчаянных во Второй Мировой войне. Книга стала огромным международным бестселлером, переведена более чем на двадцать языков.
По свидетельству французских критиков, почти документальный текст Лорана Бине делает настоящим романом не переплетение правды с вымыслом, не художественное описание исторических лиц, а "страстное отношение автора к истории как к постоянному источнику рефлексии и самопознания".

HHhH взорвал меня. Стиль Бине соединяет нейтральный и честный журнализм с инстинктом прирожденного рассказчика и страстностью романиста. Это один из лучших документально-исторических романов, которые я когда-либо читал.
Брет Истон Эллис, автор "Американского психопата"

Блестяще. Рассказано с элегантным изяществом. Современный шедевр.
Марио Варгас Льоса, лауреат Нобелевской премии по литературе

Литературная гонка на выживание. Захватывающий роман, который погружает нас в истинную историю, показывая нам, как все было на самом деле.
The New York Times Book Review

Лоран Бине накручивает романный стиль на документальную основу, не выдумывая ни единого факта. Постмодернистская документалистика в лучшем виде.
The New Yorker

Один из лучших и самый оригинальный роман о войне. Читается в том же темпе, в каком читается триллер, только на кону в этой истории стоит судьба мира.
Milwaukee Journal Sentinel

Бине обладает ярким драматическим талантом рассказчика. К тому времени, когда вы доберетесь до невероятного финала этой реальной истории, вы будете всецело во власти его сдержанной и внушающей абсолютное доверие интонации.
The Guardian

Мы не уйдем слишком далеко от истины, сказав, что это шедевр.
ABC

Бине написал редкую книгу, в которой совсем нет вымысла, но захватывает она сильнее, чем произведение романиста с неудержимым воображением.
Plain-Dealer

Немного на свете книг, которые с такой виртуозностью сочетают развлекательность и глубокое проникновение в документалистику.
New Zealand Herald

Невероятно амбициозный роман. Триумф.
Колум Маккэнн

Добравшись до последней страницы шедевра Бине, я закрыл глаза и замер, пытаясь осмыслить прочитанное. Много дней потом я снова и снова возвращался в мыслях к этой удивительной книге.
Гэри Штейнгарт

Лоран Бине задал совершенно новую планку для документального романа, сплетя писательскую страстность и личную интонацию с предельно точной фактологией. История держит в неотрывном напряжении, а финал абсолютно незабываемый.
Дэвид Лодж

Оценил книгу

Мне столько хочется сказать об этой книге.
И вот я открываю окошко для рецензии и сижу над пустым листом. Долго сижу. Потом пишу, стираю написанное и снова сижу. Потому что что бы я ни сказала сейчас об истории со странным названием HHhH, это будут одни эмоции и ничего вразумительного. А эмоции захватывают, их целый шквал, ураган. Это о других книгах мне обычно и двух слов не сказать, а тут прям тянет сказать, и сказать много. Поэтому, наверное, все написанное дальше будет сугубо предвзятым.
Я так долго ждала ее выхода, отслеживала во всех интернет-магазинах и выглядывала в московских книжных, что, держа в руках бумажный экземпляр, не могла поверить своей удаче.
Ну ладно. К черту лирику.

***
Коллега видит у меня эту книгу. Спрашивает:
- Страшная?
Я не знаю, что ей ответить.
- Не страшнее, чем наша история.

***
А теперь собственно отзыв.

Иначе зачем мы тут с вами разговариваем.

Лоран Бине написал удивительную книгу, удивительную и просто неожиданную. Взяв за основу одно из поворотных событий Второй мировой войны - убийство одного из нацистских бонз Рейнхарда Гейдриха - он написал роман не совсем документальный и не совсем художественный, но нечто на стыке этих двух жанров. С одной стороны, он использовал невероятное количество материала, перелопатил горы документов, читал практически все, что имело хоть мало-мальское отношение к теме; с другой - с явным и острым талантом смог перенести читателя в ту эпоху. Он одинаково точно и живописно переносит читателя то в предвоенный Берлин, то в поставленную на колени Прагу, то в... собственную квартиру.

Да, Бине в своем произведении пошел несколько дальше обычного и перенес на бумагу и муки выбора, стоящие перед писателем-историком: с одной стороны, ему хочется отразить все события максимально правдиво, нигде не привирая (благо, основ хватает), но хочется добавить тексту живости и остроты, в большей степени свойственных тексту художественному. Признаться, в первый момент я была настроена к такому рассказу скептически, но на тридцатой странице поняла, что, похоже, в историю окончательно и бесповоротно влюбилась. На мой взгляд, Лорану Бине эксперимент удался: сплав двух жанров вдохнул жизнь в то, что для многих из нас не больше, чем страницы учебника истории или пожелтевшие бумаги.

Так, каждый из нас знает, в каком году началась Вторая мировая, в каком - Великая отечественная, любой желающий может ознакомиться с поражающим воображение количеством погибших, но эта цифра в какой-то момент перестает осознаваться и становится просто звучной фразой. В самом деле, можно ли реально почувствовать разницу между восемью и девятью миллионами? между двадцатью девятью и тридцатью? Увидеть - да, но реально почувствовать? Так вот, Бине своей книгой заставляет простую фразу, скажем, "в этом концлагере было истреблено 800 000 человек" превратиться в какой-то нереальный ужас, как будто переживаешь каждую смерть отдельно. Не знаю, может, вы мне скажете, что я зажралась и засиделась в своем безопасном домике, но я как будто заново пережила всю эту трагедию. В какой-то момент тебя как бьет током: это действительно было. И было именно так, как он рассказывает.

Как ни странно, при этом в книге нет практически ни одного персонажа. Исключением можно назвать разве что безымянного историка, от чьего лица ведется повествование, который пытается написать книгу об убийстве Гейдриха и который, скорее всего, - это сам Лоран Бине или - как это по-научному - его литературный герой. Все остальные люди, появляющиеся на страницах, - это именно люди, которые когда-то жили, чувствовали, действовали. Об этом очень странно думать, но они все будто действуют в иной плоскости - плоскости, в которую читателя легко переносят, заставляя прожить сначала приход к власти нацистов, затем подготовку и прыжок, наконец, несколько дней в оккупированной Праге, вместе с Габчиком и Кубишем убегать от разъяренных немцев, прятаться в крипте, принимать решающий бой. И еще страннее, что все это - наша история.

Лоран Бине написал какой-то невероятный по степени погружения роман. Это и документалистика, и биография, и детектив, и попытка понять, как два человека решились на такой поступок, как привели в исполнение, и чем за это поплатились. И мне кажется, даже сейчас, несколько дней спустя, что я все еще там. Время смешалось. Или замерло.

Граната взрывается.

Оценил книгу

В ноябре прошлого года мы с мужем и другом гуляли по Праге, шли по набережной, дошли до "танцующего дома", другое название которого "Джинджер и Фред" в честь знаменитых голливудских танцовщиков, повернули на параллельную набережной улице Рессловой, и тут я остановилась и, указав на изрешеченное старыми отверстиями от пуль здание церкви с мемориальной доской, спросила у живущего в Праге друга: "Что это такое?"

И он рассказал нам историю о том, как в 1942 году в крипте этой церкви Кирилла и Мефодия православный священник укрывал семерых чешских партизан-парашютистов, обвиняемых в убийстве рейхспротектора Богемии и Моравии Райнхарда Гейдриха.
История оставила в душе след, мы зашли в крипту и помолчали, глядя на место героического подвига этих семерых, которые отстреливались несколько часов и все до единого пали либо от вражеской пули, либо от собственных, лишь бы не сдаваться в плен врагу.

Когда я узнала, что Фантом-Пресс собирается издать книгу Лорана Бине, повествующую об этих событиях, вопрос "читать или нет" передо мной даже не стоял. Когда Слава Watchdog подарил ее мне на день рождения, решено было не откладывать в долгий ящик. Я ожидала некого научного изложения фактов, может быть, сухого языка, но Бине сумел удивить. У него получилось заинтересовать своей манерой повествования а-ля книга в книге (Бине пишет, как автор собирает материалы к исследованию, как беспокоится о достоверности, размышляет, насколько же тяжело описывать художественным слогом то, что происходило на самом деле с реальными историческими фигурами - и параллельно рассказывает историю Гейдриха и двух других главных героев - Йозефа Габчика и Яна Кубиша).

Порой при чтении по спине пробегали мурашки, настолько связанные с сегодняшним днем проскакивали пассажи, и даже слова, настолько знакомые.
Двадцать лет травили немцев в Чехословакии, и немцы вынуждены были терпеть. Двадцать лет немцы рейха наблюдали за этим зрелищем. Они делали это не потому, что принимают такое положение вещей. Нет, они делали это потому, что были бессильны и беспомощны перед лицом своих мучителей, брошенные в этом мире демократий. Да, если здесь взят под стражу предатель или взят под надзор кто-то, рассыпающий проклятья со своей кафедры, то Англия в ярости и Америка разгневана. Это – те образцовые мировые демократии, что не произносят ни слова, когда сотни и тысячи изгнаны из своих домов, когда десятки тысяч брошены в тюрьмы или тысячи убиты. Мы получили великий урок за последние годы. Мы лишь презираем их за это.
Немцы до сих пор тяжело переживают наследие нацизма и очень трепетно относятся к тому, чтобы их не дай бог не сочли хоть каким-то образом носителями нацистских идей. Но сами признают, что до того, как вскрылись все преступления нацизма - уничтожение евреев, садистские эксперименты, подковерная грызня, нередко приводящая к человеческим жертвам, - большинство поддерживало курс правительства, даже было от него в восторге. Потому что кому же не хочется справедливости по отношению к себе и своему народу - и другое дело, как это отражается на других. Безусловно, все ситуации уникальны и непохожи друг на друга (кто прирастает территориями за счет согласия живущих на них народов, кто просто отжимает их силой оружия, открыто заявляя "у вас тут нефть есть, она нам нужна, отдайте", кто вообще просто приходит хрен знает куда и говорит "а теперь эта земля моя и вы будете мне служить", и аборигены настолько офигевают, что повинуются и т.д.). Но в книге Бине прекрасно показано, что такое молчаливое большинство, и как пассионарии делают историю.

Много мыслей, много... Усугубляются тем, что я везде ходила по этим улочкам и видела память о войне своими глазами.
Парижскую улицу, где сейчас дорогие бутики, а с 12 до 20 век было еврейское гетто - евреев то терпели, то сгоняли туда, и они умирали от грязи и болезней в дикой тесноте.
Новую и Староновую синагоги, куда вход платный, и на все еврейские кладбища в городе - тоже.
Еврейский музей, в котором сохранилось множество бесценных еврейских артефактов, потому что по наущению доктора Августина Штейна Гитлер решил создать в Праге Музей Вымершей Расы после того, как еврейский вопрос будет окончательно решен.
Камни преткновения Гюнтера Демнига, которых сейчас по Европе больше пятидесяти тысяч штук. Их ставят перед домами жертв нацизма, и на каждом камне пишут имя, фамилию, годы рождения и смерти и место гибели.

Важно, чтобы все помнили об этом. И книга Бине - она как раз о памяти.

Оценил книгу

На протяжении четырехсот страниц автор неспешно, иногда сбивчиво, но все же неумолимо приближается к кульминации истории, которую намеревался рассказать. И получилось у него это очень спорно по стилю, но восхитительно безупречно по содержанию. Второстепенный эпизод военного времени он превратил в эпицентр истории сразу нескольких стран и людей.
Постепенное движение, как это часто бывает в биографических книгах, от детства главного героя - он же намеченная жертва, та самая голова гидры, которую успешно срубили чехословацкие (можно через "тире") патриоты, здесь активно перемежается последствиями принятых решений и действий Гейдриха. Тем самым у читателя создается весьма полная в своей чудовищности картина. И вместе с тем приходит понимание.

Лично для меня эта книга стала очень важным напоминанием о том, что если бы немцы победили в войне, то ничего хорошего из этого бы не вышло. История подчас стирает грани, делает видение чуть менее четким - так образ Сталина становится почти героическим, а Гитлер хоть и остается чудовищем в массовом сознании, но появляются уже шепотки о том, что как хорошо живут немцы сейчас, может, и мы так же хорошо жили... если бы.
Если бы Германия победила, если бы гениальный бюрократ Гейдрих остался бы жив, то абсолютное большинство читателей когда-либо открывавших эту книгу никогда бы не родились, потому что их прадедушек и прабабушек бы сгноили в концлагерях. Такова была чудовищная реальность немецкой бюрократической машины, которая как Угрюм-Бурчеев у Салтыкова-Щедрина, начинает воплощать совершенно фантасмагорический план и не может остановиться. Гейдрих - это совершенное и при том реальное воплощение того, на что способен бюрократ, если зайдет достаточно далеко. И это автору удалось передать настолько доходчиво и эмоционально, насколько это вообще возможно.

А вот что автору совершенно не удалось - это небольшие интермедии, которыми он пытался разбавить свою историю. Сначала они были весьма любопытны - история о посещении музея с бесценной и никому ненужной выставкой, история о том как автор выбирал насколько документальной ему делать книгу. Но постепенно эти вставки становятся все более однообразными, и чем яростнее становится крещендо надвигающегося гула из Праги, чем яснее читатель видит перспективу убийства Гейдриха, тем чужероднее на этом фоне выглядят стенания автора о том, что он хотел бы быть там, что его душа, его руки, его сердце рвутся помочь своим героям. Это лишнее. Как лишним для меня были и частые ремарки на тему того, что немцы действительно открытым языком говорили о том, что они делали. Одни говорили, другие - нет. Но всю Германию захватила тогда буря вырваться из которой было, судя по всему, нельзя. И нам всем очень повезло, что нашлись отдельные герои как Кубич с Габчиком и многочисленные сочувствующие словом и делом, которые эту бурю смогли остановить.

Элементы лингвистических теорий, встречающиеся в моей книге, никогда не используются в качестве украшений, они являются важными двигателями рассказа...

Французский писатель Лоран Бине (Laurent Binet) родился 19 июля 1972 года в Париже. Окончил Сорбонну.

Дебютировал на литературном поприще в 2000 году с эссе «Сильные и слабые стороны наших слизистых» («Forces et faiblesses de nos muqueuses», изд. «Le Manuscrit», 2000) . Первый большой успех Лорану Бине принес вышедший в «Grasset» в 2009 году исторический роман «HHhH» — о секретной военной операции «Антропоид», имевшей своей целью ликвидацию в Праге нацистского государственного и политического деятеля Рейнхарда Гейдриха. Название книги — акроним немецкой прибаутки того времени «Himmlers Hirn heißt Heydrich» — «Голову Гимлера зовут Гейдрих». Книга была переведена на многие языки и удостоена Гонкуровской премии первого романа (Prix Goncourt du premier roman).

Проследив все этапы предвыборной кампании Франсуа Олланда, писатель публикует книгу «Ничто не случается как предполагается» («Rien ne se passe comme prévu», изд. «Grasset», 2012).

Новый роман Лорана Бине — «Седьмая функция языка» («La septième fonction du langage», изд. «Grasset») — вызвал во Франции настоящий фурор, уже успел получить (Prix du roman Fnac) и до сих пор удерживается в шорт-листах таких престижных литературных наград, как (Prix du Style), (Prix de Flore), (Prix Interallié) и (Prix Théophraste Renaudot).

«Элементы лингвистических теорий, встречающиеся в моей книге, никогда не используются в качестве украшений, они являются важными двигателями рассказа: семиотика, функции языка, перформатив... Я хотел написать роман о риторике, и посмотреть — можно ли использовать для его создания лингвистические концепции».

Можно сказать, что эта книга — своеобразное введение в семиотику в жанре детектива. Отправной точкой и сюжетной завязкой становится ни много ни мало убийство знаменитого философа и лингвиста Ролана Барта. Да-да. Вы удивлены?.. Вы, наверное, были уверены, что он совершенно случайно попал под колеса фургона, развозившего белье из прачечной, когда выходил на улицу после ужина с Франсуа Миттераном 25 февраля 1980 года... Лоран Бине представил, что эта смерть не была случайной и, смеясь, оправдывается в интервью Франс Пресс: «Я не убивал Ролана Барта, это действительно был несчастный случай».

В конце концов, если литература не имеет права на фантазию, то на что тогда она имеет право? Думается, что знаменитый философ, написавший «Смерть автора», вряд ли был бы в обиде на Лорана Бине, который в своем романе отдает дань его памяти в год столетия со дня рождения, пусть и в такой нетривиальной форме.

Цель убийц Ролана Барта — завладеть рукописью гуру лингвистики Романа Якобсона о седьмой функции языка — магической (или заклинательной). Обладатель этого секрета получает возможность формулировать речь ни с чем не сравнимой силы и убедительности на кого бы то ни было с помощью языковых ключей, воздействующих непосредственно на сознание человека, минуя скепсис его разума, а значит — стать практически властелином мира. Вспоминая, что историческим фоном романа являются решающие месяцы кампании по выборам президента Франции, превратившейся в настоящую битву между Валери Жискар д’Эстеном и Франсуа Миттераном, понимаешь в каких сферах, скорее всего, находится возможный заказчик преступления...

Поиски загадочной рукописи — лишь гвоздь, на который романист вешает свою картину, полную реальных и придуманных персонажей, расцвеченную знаками, намеками и загадками. Вы, наверное, уже и сами вспомнили роман Умберто Эко «Имя розы», где разыскивается утраченная вторая часть «Поэтики» Аристотеля, а содержательной частью становится серия загадочных убийств. Признаки, своего рода, «подмигивания» Лорана Бине своему маститому коллеге этим не исчерпываются. Так за расследование истории берутся два не похожих друг на друга человека, а если точнее, — умудренный опытом полицейский Жак Байяр понимает что ему не справиться без специфических знаний и привлекает молодого стажера-лингвиста Симона Эрцога, посвящающего студентов в тайны семиотики. Интересно, насколько случайно то, что писатель наградил грубоватого полицейского, не лишенного шовинизма, той же фамилией, что и известного профессора «гнезда интеллектуалов» Университета «Париж VIII» — автора «Искусства рассуждать о книгах, которых вы не читали» — Пьера Байяра? Лоран Бине и сам преподавал в том же университете, о чем с иронией рассказал в своем эссе «Профессиональная жизнь Лорана Б.» («La Vie professionnelle de Laurent B.») .

В поисках разгадки преступления читателю предстоят невероятные путешествия, встречи с представителями политического и интеллектуального истеблишмента от Франсуа Миттерана, Лорана Фабиуса и даже Юрия Андропова до Мишеля Фуко, Бернара Анри-Леви, Романа Якобсона и Умберто Эко. Причем, встретим мы их в обстоятельствах, порой, гротескных или предельно прозаических. Советские и румынские спецслужбы, японская «Якудза», итальянская «Каморра», «Красные бригады» — одно лишь их перечисление займет слишком много места...

Вы спросите: «Так нашлись ли формулы этой самой — пресловутой — седьмой функции языка?». Надеюсь, что нет. И не найдутся, очень хочется в это верить...

Другие книги сезона Больших Литературных Премий 2015:

За дебютный роман, National Book Critics Circle Award

По требованию публиковавшего роман издательства Éditions Grasset (англ.) русск. автор был вынужден удалить из книги 20 страниц, содержавших критику романа Джонатана Литтелла «Благоволительницы ». В 2012 году американский журнал The Millions (англ.) русск. опубликовал изъятые страницы .

Напишите отзыв о статье "Бине, Лоран"

Примечания

Отрывок, характеризующий Бине, Лоран

Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»