Грищенко Ольга (Тульская область), «Мои впечатления от рассказа «Солнце, старик и девушка. Грищенко Ольга (Тульская область), «Мои впечатления от рассказа «Солнце, старик и девушка Главные герои рассказа солнце старик и девушка

Василий Шукшин

СОЛНЦЕ, СТАРИК И ДЕВУШКА

Дни горели белым огнем. Земля была горячая, деревья тоже были горячие.

Сухая трава шуршала под ногами. Только вечерами наступала прохлада. И тогда на берег стремительной реки Катуни выходил древний старик, садился всегда на одно место - у коряги - и смотрел на солнце. Солнце садилось за горы. Вечером оно было огромное, красное. Старик сидел неподвижно. Руки лежали на коленях - коричневые, сухие, в ужасных морщинах. Лицо тоже морщинистое, глаза влажные, тусклые. Шея тонкая, голова маленькая, седая. Под синей ситцевой рубахой торчат острые лопатки.

Однажды старик, когда он сидел так, услышал сзади себя голос:

Здравствуйте, дедушка!

Старик кивнул головой.

С ним рядом села девушка с плоским чемоданчиком в руках.

Отдыхаете?

Старик опять кивнул головой. Сказал:

Отдыхаю.

На девушку не посмотрел.

Можно, я вас буду писать? - спросила девушка.

Как это? - не понял старик.

Рисовать вас.

Старик некоторое время молчал, смотрел на солнце, моргал красноватыми веками без ресниц.

Я ж некрасивый теперь, - сказал он.

Почему? - Девушка несколько растерялась. - Нет, вы красивый, дедушка.

Вдобавок хворый.

Девушка долго смотрела на старика. Потом погладила мягкой ладошкой его сухую, коричневую руку и сказала:

Вы очень красивый, дедушка. Правда.

Старик слабо усмехнулся:

Рисуй, раз такое дело.

Девушка раскрыла свой чемодан.

Старик покашлял в ладонь:

Городская, наверно? - спросил он.

Городская.

Платют, видно, за это?

Когда как, вообще-то, Хорошо сделаю, заплатят.

Надо стараться.

Я стараюсь.

Замолчали.

Старик все смотрел на солнце.

Девушка рисовала, всматриваясь в лицо старика сбоку.

Вы здешний, дедушка?

Здешный.

И родились здесь?

Здесь, здесь.

Вам сколько сейчас?

Годков-то? Восемьдесят.

Много, - согласился старик и опять слабо усмехнулся. - А тебе?

Двадцать пять.

Опять помолчали.

Солнце-то какое! - негромко воскликнул старик.

Какое? - не поняла девушка.

Большое.

А-а… Да. Вообще красиво здесь.

А вода вона, вишь, какая… У того берега-то…

Ровно крови подбавили.

Да. - Девушка посмотрела на тот берег. - Да.

Солнце коснулось вершин Алтая и стало медленно погружаться в далекий синий мир. И чем глубже оно уходило, тем отчетливее рисовались горы. Они как будто придвинулись. А в долине - между рекой и горами - тихо угасал красноватый сумрак. И надвигалась от гор задумчивая мягкая тень. Потом солнце совсем скрылось за острым хребтом Бубурхана, и тотчас оттуда вылетел в зеленоватое небо стремительный веер ярко-рыжих лучей. Он держался недолго - тоже тихо угас. А в небе в той стороне пошла полыхать заря.

Ушло солнышко, - вздохнул старик.

Девушка сложила листы в ящик.

Некоторое время сидели просто так - слушали, как лопочут у берега маленькие торопливые волны.

В долине большими клочьями пополз туман.

В лесочке, неподалеку, робко вскрикнула какая-то ночная птица. Ей громко откликнулись с берега, с той стороны.

Хорошо, - сказал негромко старик.

А девушка думала о том, как она вернется скоро в далекий милый город, привезет много рисунков. Будет портрет и этого старика. А ее друг, талантливый, настоящий художник, непременно будет сердиться: «Опять морщины!.. А для чего? Всем известно, что в Сибири суровый климат и люди там много работают. А что дальше? Что?..»

Девушка знала, что она не бог весть как даровита. Но ведь думает она о том, какую трудную жизнь прожил этот старик. Вон у него какие руки… Опять морщины! «Надо работать, работать, работать…»

Вы завтра придете сюда, дедушка? - спросила она старика.

Приду, - откликнулся тот.

Девушка поднялась и пошла в деревню.

Старик посидел еще немного и тоже пошел.

Он пришел домой, сел в своем уголочке, возле печки, и тихо сидел - ждал, когда придет с работы сын и сядут ужинать.

Сын приходил всегда усталый, всем недовольный. Невестка тоже всегда чем-то была недовольна. Внуки выросли и уехали в город. Без них в доме было тоскливо. Садились ужинать.

Старику крошили в молоко хлеб, он хлебал, сидя с краешку стола. Осторожно звякал ложкой о тарелку - старался не шуметь. Молчали.

Потом укладывались спать.

Старик лез на печку, а сын с невесткой уходили в горницу. Молчали. А о чем говорить? Все слова давно сказаны.

Если представить собственную жизнь в виде промежутка между пыльной твердью земли и черным непрозрачным потолком, медленно спускающимся вниз, чтобы задавить тебя вниз, в неизвестность, то одной из счастливых возможностей поспеть выбросить в эту исчезающую брешь спасительное послание является искусство.

В каждой галерее развешаны картины, в каждом кинотеатре идут кинофильмы, в каждом магазине оборонной стеной тянутся стеллажи с книгами. Можно слова облекать в массивы, звуки в гаммы, мазки в композиции, вовлекаясь, как рыба в нерест, в массу стремящихся дробить бесконечный процесс из еще ненарисованных картин и ненаписанных книг в осязаемые, доходящие до чужого сознания кунстштюки.

Чтобы понять, каким считается конкретное произведение искусства — живым или мертвым — нужно забыть про все, чем научили мудрые книги, опыт старших или критические литературные статьи, которые в основном направляют взгляд, а не заставляют работать собственные датчики вкуса. Достаточно раскрыть пошире глаза и вдуматься, глядя в прочитанный текст или на фотопленку. Открывается следующее. Ложь в искусстве статична, как неожиданно брошенный в омут камень. Идут красивые волны — метафоры и длинноты в абзацах. Описания природы или бабушкиного детства. Слышен даже громкий звук — всплеск («новый» язык — новое время). Но все же камень идет ко дну.

Напротив, правда — всегда движение. Правда — это личный рассказ посредством фотографии, кинофильма или живописи.
Природа искусства проистекает главным образом из содержания, а не из средств, с помощью которого оно создается. Можно на обороте телефонного счета написать «Imagine». А на 500 страницах мелованной бумаги из канцелярии Союза писателей наломать дров в духе какого-нибудь «Цемента» Гладкова.

Миллион раз давалось определение искусству.

«Искусство — всегда организация, борьба с хаосом и небытием, с бесследным протеканием жизни.» (Л. Гинзбург)

«...искусство — это опыт одного, в котором многие должны найти и понять себя.» (Л. Гинзбург, из книги «О лирике»)

«Искусство по своей форме — вызов человека небытию, необжитой пустоте мироздания» (А. Володин)

«Настоящее искусство не заботит, какое впечатление оно произведет на зрителя.» (А. Тарковский, из лекций)

«...вообще искусство — это попытка составить сравнение между бесконечностью и образом.» (А. Тарковский, из лекций)

Сколько людей — столько определений.

Значит, каждое произведение искусства субъективно, обладает своей изюминкой. Но только некоторые рассказы, к примеру, читать скучно, а некоторые — увлекательно.

Вообще, что такое рассказ, как произведение искусства?

Есть словарное определение, весьма размытое.

«<...>Хороший рассказчик знает, что он должен сосредоточить внимание на сравнительно легко обозримом случае или событии, быстро, т.-е. незамедленно, объяснить все его мотивы и дать соответствующее разрешение (конец). Сосредоточенность внимания, выдвинутый по напряженности центр и связанность мотивов этим центром — отличительные признаки рассказа. Его сравнительно небольшой объем, который пытались узаконить в качестве одного из признаков, всецело объясняется этими основными свойствами.»

1 Локс К. Рассказ // Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: В 2-х т. - М.; Л.: Изд-во Л. Д. Френкель, 1925. Т. 2. П-Я. - Стб. 693-695.

В хорошем рассказе описываются вроде бы актуальные события. Писатель — наблюдатель событий. Но уж конечно, не актуальные события интересуют художника, а нечто совсем другое.

Сиюминутное является личным. Я увидел — я записал. Но только в некоторых случаях сиюминутное волшебным образом затрагивает вечные темы, хотя порой об этом нет ни намека.

У Юрия Казакова есть короткий рассказ «Вон бежит собака!»

Фабула его проста.

Московский механик Крымов едет в автобусе за город, чтобы три дня отдохнуть от производства («Я работник толковый, ну, на меня и валят, дали вот три дня отгула за неурочное время») и порыбачить. Он — страстный рыбак. Крымов едет и считает минуты до остановки. Ему не терпится закинуть удочку и сварить кофе. Он беспрестанно закуривает. Он не может спать и замечает, что его соседка тоже не спит. Не смотря на поглотившее его предвкушение желанного отдыха, Крымов обращает внимание на эту женщину. Он задает себе вопросы (например, отчего она курит). В порыве прекрасного настроения даже решает приударить за ней, но быстро пугается женщины после обмена двумя-тремя фразами с нею. Пугается, что она помешает ему. Женщина странная. Она красива, чем-то озабочена. Может быть — у нее какое-то горе... Наконец, автобус высаживает Крымова. Он молвит несколько прощальных слов своей соседке, уже не замечая ни ее слов, ни состояния (ведь рассвет, рыбалка!), торопливо собирает вещи и уходит. Три дня он блаженствует. Он счастлив. И наконец возвращается на остановку.

Потом он слабо вспомнил, как выходил здесь три дня назад на рассвете.

Вспомнил он и спутницу свою по автобусу и как у нее дрожали губы и рука, когда она прикуривала.

— Что это было с ней? — пробормотал он и вдруг затаил дыхание. Лицо и грудь его покрылись колючим жаром. Ему стало душно и мерзко, острая тоска схватила его за сердце.

— Ай-яй-яй! — пробормотал он, тягуче сплевывая. — Ай-яй-яй! Как же это, а? Ну и сволочь же я, ай-яй-яй!.. А?

Что-то большое, красивое, печальное стояло над ним, над полями и рекой, что-то прекрасное, но уже отрешенное, и оно сострадало ему и жалело его.

— Ax, да и подонок же я! — бормотал Крымов, часто дыша, и вытирался рукавом. — Ай-яй-яй!.. — И больно бил себя кулаком по коленке.

Вот весь сюжет рассказа.

Посмотрим на него внимательнее.

Скользя по абзацам, можно приметить прежде всего то самое сиюминутное , которое Казаков, видимо сам будучи пассажиром пригородного автобуса, скрепил своими словами, зафиксировал, записал. Вот, например, описание шофера автобуса:

Не спал в автобусе и еще один человек — шофер. Он был чудовищно толст, волосат, весь расстегнут — сквозь одежду мощно, яростно выпирало его тело, — и только головка была мала, гладко причесана на прямой пробор и глянцевита, так что даже поблескивала в темноте. Могучие шерстистые руки его, обнаженные по локоть, спокойно лежали на баранке, да и весь он был спокоен, точно Будда, как будто знал нечто возвышающее его над всеми пассажирами, над дорогой и над пространством. Он был силуэтно темен сзади и бледно озарен спереди светом приборов и отсветами с дороги.

Так и видишь перед собой шофера в расстегнутой «олимпийке». Описание этого человека дано не напрасно. Он сравнивается с Буддой. Он именно бог! Ведь от шофера зависит, как скоро Крымов попадет на вожделенный отдых и рыбалку. Поэтому взгляд Казакова не проходит мимо этого человека. Он — часть описания движения, внутреннего стремления героя к цели и внешнего перемещения автобуса в пространстве. Движение монотонно. Руки шофера лежат спокойно, он медленно правит огромным рулем, чуть подпрыгивая на ухабах... Ночь.

Приемник засипел, шофер испуганно приглушил его и стал осторожно бродить по эфиру. Он нашел одну станцию, другую, третью, но все это были или бормочущие иностранные голоса, или народные инструменты, а это, наверное, ему не нужно было. Наконец из шума возник слабый звук джаза, и шофер отнял руку. Он даже улыбнулся от наслаждения, и видно было сзади, как сдвинулись к ушам его пухлые щеки.

Музыка была тиха, однотонна, одна и та же мелодия бесконечно переходила от рояля к саксофону, к трубе, к электрогитаре, и Крымов с соседкой замолчали, чутко слушая, думая каждый о своем и пошевеливаясь, покачиваясь под ритмические звуки контрабаса.

Таковы фрагменты рассказа.

Какова же внутренняя составляющая текста?

Рассказ психологичен. Психология заключена в том, что Казаков показывает человека, настолько увлеченного собой и своими привычками, что машинальность в нем берет верх над состраданием и человеческим участием. При этом сам Крымов вовсе не черств. Казаков хотел показать именно минутное «помешательство», с каким человек способен отвергнуть живую душу. И этот автоматизм жесток, хотя и проявляется «не нарочно».

— А знаете, я давно мечтаю в палатке пожить. У вас есть палатка? — сказала она, рассматривая Крымова сбоку. Лицо ее внезапно стало скорбным, углы губ дрогнули и пошли вниз. — Я ведь москвичка, и все как-то не выходило...

— Н-да... — сказал опять Крымов, не глядя на нее, переминаясь и смотря на пустынное шоссе, в лес, куда ушел шофер. Тогда она затянулась несколько раз, морщась, задыхаясь, бросила сигарету и прикусила губу. Как раз в эту минуту из придорожных кустов показалась собака и побежала по шоссе, наискось пересекая его. Она была мокра от росы, шерсть на брюхе и на лапах у нее курчавилась, а капли росы на морде и усах бруснично блестели от заалевшего уже востока.

— Вон бежит собака! — сказал Крымов, машинально, не думая ни о чем. — Вон бежит собака! — медленно, с удовольствием повторил он, как повторяют иногда бессмысленно запомнившуюся стихотворную строку.

У Казакова есть прием — «запуск бумеранга» — пустив событие, возвращать его с определенным осмыслением, которое становится связующим звеном между сиюминутным и вечным, между фактом и неожиданной, но близкой каждому человеку проблемой.

Таково главное, возможно, свойство настоящего короткого рассказа — события описываются с таким расчетом, чтобы действия в них достигали кульминации в высших точках, вбирающих в себя внешние события; они могут быть запечатлены сознанием читающего как фотокамерой. При проявлении запечатленного неожиданно раскрываются новые, ключевые для рассказа смыслы.

При этом мир для писателя вовсе не обязан останавливаться и застывать в нужной, «ключевой» позе, словно актер в японском театре Кабуки. Это искусство пишущего — избежать этого.

Всякое зрелище, созданное художником ради эстетического наслаждения, есть гармония красок, линий, света, тени, движения. Главное — движения. Мертвым искусство не бывает. А движение не бывает кособоким, кривым, ибо это уже не движение, а развал на ходу.

«Главное — движение».

Мне нравится в хорошем рассказе деловитость, собранность. Ведь что такое, по-моему, рассказ? Шел человек по улице, увидел знакомого и рассказал, например, о том, как только что за углом брякнулась на мостовой старушка, а какой-то ломовой верзила захохотал. А потом тут же устыдился своего дурацкого смеха, подошел, поднял старушку. <...> Хуже всего, когда возникает такой вот вопрос: ты о чем? Почему-то когда иной писатель-рассказчик садится писать про «старушку», он — как пить дать! — расскажет, кем она была до семнадцатого года. А читателю и так ясно — девушкой или молодой женщиной. Или он на двух страницах будет рассказывать, какое в тот день, когда упала старушка, было утро хорошее.

Недоговоренность, умышленная попытка спровоцировать читателя самому досочинить вещи, не влияющие на повествование — тоже ключевое для рассказа свойство.

У того же Шукшина блестящим примером недоговоренности можно считать рассказ «Солнце, старик и девушка».

Две встречи девушки-художницы и старика на берегу реки, два коротких разговора. На третий раз девушка приходит на условленное место, чтобы продолжить рисовать старика, но он не появляется. Она разыскивает его дом и узнает, что он умер.

Шукшин умел сострадать, понимая несовершенство, уязвимость человека. В этом рассказе микроскопичность героя перед неизвестностью, показана на контрасте двух разных людей: девушки, которая только вступает во взрослую жизнь, и старика, время которого — вечерний закат.

Все — действие. Ни одного прямого намека со стороны автора, ни одной подсказки — а между тем текст содержит множество смыслов...

Еще раз хочется заметить себе — с каждым новым рассказом сумма определений этого жанра будет увеличиваться, но главное свойство правды в искусстве — движение — будет оставаться неизменным.

Дни горели белым огнем. Земля была горячая, деревья тоже были горячие.

Сухая трава шуршала под ногами. Только вечерами наступала прохлада. И тогда на берег стремительной реки Катуни выходил древний старик, садился всегда на одно место - у коряги - и смотрел на солнце. Солнце садилось за горы. Вечером оно было огромное, красное. Старик сидел неподвижно. Руки лежали на коленях - коричневые, сухие, в ужасных морщинах. Лицо тоже морщинистое, глаза влажные, тусклые. Шея тонкая, голова маленькая, седая. Под синей ситцевой рубахой торчат острые лопатки.

Однажды старик, когда он сидел так, услышал сзади себя голос:

Здравствуйте, дедушка!

Старик кивнул головой.

С ним рядом села девушка с плоским чемоданчиком в руках.

Отдыхаете?

Старик опять кивнул головой. Сказал:

Отдыхаю.

На девушку не посмотрел.

Можно, я вас буду писать? - спросила девушка.

Как это? - не понял старик.

Рисовать вас.

Старик некоторое время молчал, смотрел на солнце, моргал красноватыми веками без ресниц.

Я ж некрасивый теперь, - сказал он.

Почему? - Девушка несколько растерялась. - Нет, вы красивый, дедушка.

Вдобавок хворый.

Девушка долго смотрела на старика. Потом погладила мягкой ладошкой его сухую, коричневую руку и сказала:

Вы очень красивый, дедушка. Правда.

Старик слабо усмехнулся:

Рисуй, раз такое дело.

Девушка раскрыла свой чемодан.

Старик покашлял в ладонь:

Городская, наверно? - спросил он.

Городская.

Платют, видно, за это?

Когда как, вообще-то, Хорошо сделаю, заплатят.

Надо стараться.

Я стараюсь.

Замолчали.

Старик все смотрел на солнце.

Девушка рисовала, всматриваясь в лицо старика сбоку.

Вы здешний, дедушка?

Здешный.

И родились здесь?

Здесь, здесь.

Вам сколько сейчас?

Годков-то? Восемьдесят.

Много, - согласился старик и опять слабо усмехнулся. - А тебе?

Двадцать пять.

Опять помолчали.

Солнце-то какое! - негромко воскликнул старик.

Какое? - не поняла девушка.

Большое.

А-а… Да. Вообще красиво здесь.

А вода вона, вишь, какая… У того берега-то…

Ровно крови подбавили.

Да. - Девушка посмотрела на тот берег. - Да.

Солнце коснулось вершин Алтая и стало медленно погружаться в далекий синий мир. И чем глубже оно уходило, тем отчетливее рисовались горы. Они как будто придвинулись. А в долине - между рекой и горами - тихо угасал красноватый сумрак. И надвигалась от гор задумчивая мягкая тень. Потом солнце совсем скрылось за острым хребтом Бубурхана, и тотчас оттуда вылетел в зеленоватое небо стремительный веер ярко-рыжих лучей. Он держался недолго - тоже тихо угас. А в небе в той стороне пошла полыхать заря.

Ушло солнышко, - вздохнул старик.

Девушка сложила листы в ящик.

Некоторое время сидели просто так - слушали, как лопочут у берега маленькие торопливые волны.

В долине большими клочьями пополз туман.

В лесочке, неподалеку, робко вскрикнула какая-то ночная птица. Ей громко откликнулись с берега, с той стороны.

Хорошо, - сказал негромко старик.

А девушка думала о том, как она вернется скоро в далекий милый город, привезет много рисунков. Будет портрет и этого старика. А ее друг, талантливый, настоящий художник, непременно будет сердиться: «Опять морщины!.. А для чего? Всем известно, что в Сибири суровый климат и люди там много работают. А что дальше? Что?..»

Девушка знала, что она не бог весть как даровита. Но ведь думает она о том, какую трудную жизнь прожил этот старик. Вон у него какие руки… Опять морщины! «Надо работать, работать, работать…»

Вы завтра придете сюда, дедушка? - спросила она старика.

Приду, - откликнулся тот.

Девушка поднялась и пошла в деревню.

Старик посидел еще немного и тоже пошел.

Он пришел домой, сел в своем уголочке, возле печки, и тихо сидел - ждал, когда придет с работы сын и сядут ужинать.

Сын приходил всегда усталый, всем недовольный. Невестка тоже всегда чем-то была недовольна. Внуки выросли и уехали в город. Без них в доме было тоскливо. Садились ужинать.

Старику крошили в молоко хлеб, он хлебал, сидя с краешку стола. Осторожно звякал ложкой о тарелку - старался не шуметь. Молчали.

Потом укладывались спать.

Старик лез на печку, а сын с невесткой уходили в горницу. Молчали. А о чем говорить? Все слова давно сказаны.

На другой вечер старик и девушка опять сидели на берегу, у коряги. Девушка торопливо рисовала, а старик смотрел на солнце и рассказывал:

Жили мы всегда справно, грех жаловаться. Я плотничал, работы всегда хватало. И сыны у меня все плотники. Побило их на войне много - четырех. Два осталось. Ну вот с одним-то я теперь и живу, со Степаном. А Ванька в городе живет, в Бийске. Прорабом на новостройке. Пишет; ничего, справно живут. Приезжали сюда, гостили. Внуков у меня много, любют меня. По городам все теперь…

Девушка рисовала руки старика, торопилась, нервничала, часто стирала.

Трудно было жить? - невпопад спрашивала она.

Чего ж трудно? - удивлялся старик. - Я ж тебе рассказываю: хорошо жили.

Сыновей жалко?

А как же? - опять удивлялся старик. - Четырех таких положить - шутка нешто?

Девушка не понимала: то ли ей жаль старика, то ли она больше удивлена его странным спокойствием и умиротворенностью.

А солнце опять садилось за горы. Опять тихо горела заря.

Ненастье завтра будет, - сказал старик.

Девушка посмотрела на ясное небо:

Ломает меня всего.

А небо совсем чистое.

Старик промолчал.

Вы придете завтра, дедушка?

Не знаю, - не сразу откликнулся старик. - Ломает чего-то всего.

Дедушка, как у вас называется вот такой камень? - Девушка вынула из кармана жакета белый, с золотистым отливом камешек.

Какой? - спросил старик, продолжая смотреть на горы.

Девушка протянула ему камень. Старик, не поворачиваясь, подставил ладонь.

Такой? - спросил он, мельком глянув на камешек, и повертел его в сухих, скрюченных пальцах. - Кремешок это. Это в войну, когда серянок не было, огонь из него добывали.

КНИЖНАЯ ПОЛКА ДЛЯ СДАЮЩИХ ЕГЭ ПО РУССКОМУ ЯЗЫКУ

Уважаемые абитуриенты!

Проанализировав ваши вопросы и сочинения, делаю вывод, что самым трудным для вас является подбор аргументов из литературных произведений. Причина в том, что вы мало читаете. Не буду говорить лишних слов в назидание, а порекомендую НЕБОЛЬШИЕ произведения, которые вы прочтете за несколько минут или за час. Уверена, что вы в этих рассказах и повестях откроете для себя не только новые аргументы, но и новую литературу.

Выскажите свое мнение о нашей книжной полке >>

Шукшин Василий "Солнце, старик и девушка"

Дни горели белым огнем. Земля была горячая, деревья тоже были горячие.
Сухая трава шуршала под ногами. Только вечерами наступала прохлада. И тогда на берег стремительной реки Катуни выходил древний старик, садился всегда на одно место -- у коряги -- и смотрел на солнце. Солнце садилось за горы. Вечером оно было огромное, красное. Старик сидел неподвижно. Руки лежали на коленях -- коричневые, сухие, в ужасных морщинах. Лицо тоже морщинистое, глаза влажные, тусклые. Шея тонкая, голова маленькая, седая. Под синей ситцевой рубахой торчат острые лопатки.
Однажды старик, когда он сидел так, услышал сзади себя голос:
-- Здравствуйте, дедушка!
Старик кивнул головой.
С ним рядом села девушка с плоским чемоданчиком в руках.
-- Отдыхаете?
Старик опять кивнул головой. Сказал;
-- Отдыхаю.
На девушку не посмотрел.
-- Можно, я вас буду писать? -- спросила девушка.
-- Как это? -- не понял старик.
-- Рисовать вас.
Старик некоторое время молчал, смотрел на солнце, моргал красноватыми веками без ресниц.
-- Я ж некрасивый теперь, -- сказал он.
-- Почему? -- Девушка несколько растерялась. -- Нет, вы красивый,
дедушка.
-- Вдобавок хворый.
Девушка долго смотрела на старика. Потом погладила мягкой ладошкой его сухую, коричневую руку и сказала:
-- Вы очень красивый, дедушка. Правда.
Старик слабо усмехнулся:
-- Рисуй, раз такое дело.
Девушка раскрыла свой чемодан.
Старик покашлял в ладонь:
-- Городская, наверно? -- спросил он.
-- Городская.
-- Платют, видно, за это?
-- Когда как, вообще-то, Хорошо сделаю, заплатят.
-- Надо стараться.
-- Я стараюсь.
Замолчали.
Старик все смотрел на солнце. Девушка рисовала, всматриваясь в лицо старика сбоку.
-- Вы здешний, дедушка?
-- Здешный.
-- И родились здесь?
-- Здесь, здесь.
-- Вам сколько сейчас?
-- Годков-то? Восемьдесят.
-- Ого!
-- Много, -- согласился старик и опять слабо усмехнулся. -- А тебе?
-- Двадцать пять.
Опять помолчали.
-- Солнце-то какое! -- негромко воскликнул старик.
-- Какое? -- не поняла девушка.
-- Большое.
-- А-а... Да. Вообще красиво здесь.
-- А вода вона, вишь, какая... У того берега-то...
-- Да, да.
-- Ровно крови подбавили.
-- Да. -- Девушка посмотрела на тот берег. -- Да.
Солнце коснулось вершин Алтая и стало медленно погружаться в далекий синий мир. И чем глубже оно уходило, тем отчетливее рисовались горы. Они как будто придвинулись. А в долине -- между рекой и горами -- тихо угасал красноватый сумрак. И надвигалась от гор задумчивая мягкая тень. Потом солнце совсем скрылось за острым хребтом Бубурхана, и тотчас оттуда вылетел в зеленоватое небо стремительный веер ярко-рыжих лучей. Он держался недолго -- тоже тихо угас. А в небе в той стороне пошла полыхать заря.
-- Ушло солнышко, -- вздохнул старик.
Девушка сложила листы в ящик. Некоторое время сидели просто так -- слушали, как лопочут у берега
маленькие торопливые волны В долине большими клочьями пополз туман. В лесочке, неподалеку, робко вскрикнула какая-то ночная птица. Ей громко откликнулись с берега, с той стороны.
-- Хорошо, -- сказал негромко старик.
А девушка думала о том, как она вернется скоро в далекий милый город, привезет много рисунков. Будет портрет и этого старика. А ее друг, талантливый, настоящий художник, непременно будет сердиться: "Опять
морщины!.. А для чего? Всем известно, что в Сибири суровый климат и люди там много работают. А что дальше? Что?.."
Девушка знала, что она не бог весть как даровита. Но ведь думает она о том, какую трудную жизнь прожил этот старик. Вон у него какие руки... Опять морщины! "Надо работать, работать, работать..."
-- Вы завтра придете сюда, дедушка? -- спросила она старика.
-- Приду, -- откликнулся тот.
Девушка поднялась и пошла в деревню. Старик посидел еще немного и тоже пошел.
Он пришел домой, сел в своем уголочке, возле печки, и тихо сидел -- ждал, когда придет с работы сын и сядут ужинать.
Сын приходил всегда усталый, всем недовольный. Невестка тоже всегда чем-то была недовольна. Внуки выросли и уехали в город. Без них в доме было тоскливо. Садились ужинать.
Старику крошили в молоко хлеб, он хлебал, сидя с краешку стола. Осторожно звякал ложкой о тарелку -- старался не шуметь. Молчали.
Потом укладывались спать. Старик лез на печку, а сын с невесткой уходили в горницу. Молчали. А о
чем говорить? Все слова давно сказаны,
На другой вечер старик и девушка опять сидели на берегу, у коряги. Девушка торопливо рисовала, а старик смотрел на солнце и рассказывал:
-- Жили мы всегда справно, грех жаловаться. Я плотничал, работы всегда хватало. И сыны у меня все плотники. Побило их на войне много -- четырех. Два осталось. Ну вот с одним-то я теперь и живу, со Степаном. А Ванька в
городе живет, в Бийске. Прорабом на новостройке. Пишет; ничего, справно живут. Приезжали сюда, гостили. Внуков у меня много, любют меня. По городам все теперь...
Девушка рисовала руки старика, торопилась, нервничала, часто стирала.
-- Трудно было жить? -- невпопад спрашивала она.
-- Чего ж трудно? -- удивлялся старик. -- Я ж тебе рассказываю: хорошо жили.
-- Сыновей жалко?
-- А как же? -- опять удивлялся старик. -- Четырех таких положить -- шутка нешто?
Девушка не понимала: то ли ей жаль старика, то ли она больше удивлена его странным спокойствием и умиротворенностью.
А солнце опять садилось за горы. Опять тихо горела заря.
-- Ненастье завтра будет, -- сказал старик.
Девушка посмотрела на ясное небо:
-- Почему?
-- Ломает меня всего.
-- А небо совсем чистое.
Старик промолчал.
-- Вы придете завтра, дедушка?
-- Не знаю, -- не сразу откликнулся старик. -- Ломает чего-то всего,
-- Дедушка, как у вас называется вот такой камень? -- Девушка вынула из кармана жакета белый, с золотистым отливом камешек.
-- Какой? -- спросил старик, продолжая смотреть на горы.
Девушка протянула ему камень. Старик, не поворачиваясь, подставил ладонь.
-- Такой? -- спросил он, мельком глянув на камешек, и повертел его в сухих, скрюченных пальцах. -- Кремешок это. Это в войну, когда серянок не было, огонь из него добывали.
Девушку поразила странная догадка: ей показалось, что старик слепой. Она не нашлась сразу, о чем говорить, молчала, смотрела сбоку на старика. А он смотрел туда, где село солнце. Спокойно, задумчиво смотрел.
-- На... камешек-то, -сказал он и протянул девушке камень. -- Они еще не такие бывают. Бывают: весь белый, аж просвечивает, а снутри какие-то пятнушки. А бывают: яичко и яичко -- не отличишь. Бывают: на сорочье яичко
похож -- с крапинками по бокам, а бывают, как у скворцов, -- синенькие, тоже с рябинкой с такой.
Девушка все смотрела на старика. Не решалась спросить: правда ли, что он слепой.
-- Вы где живете, дедушка?
-- А тут не шибко далеко. Это Ивана Колокольникова дом, -- старик показал дом на берегу, -- дальше -- Бедаревы, потом -- Волокитины, потом --Зиновьевы, а там уж, в переулочке, -- наш. Заходи, если чего надо. Внуки-то были, дак у нас шибко весело было.
-- Спасибо.
-- Я пошел. Ломает меня.
Старик поднялся и пошел тропинкой в гору. Девушка смотрела вслед ему до тех пор, пока он не свернул в переулок. Ни разу старик не споткнулся, ни разу не замешкался. Шел медленно и смотрел
под ноги. "Нет, не слепой, -- поняла девушка. -- Просто слабое зрение".
На другой день старик не пришел на берег. Девушка сидела одна, думала остарике, Что-то было в его жизни, такой простой, такой обычной, что-то непростое, что-то большое, значительное. "Солнце -- оно тоже просто встает и
просто заходит, -думала девушка. -А разве это просто!" И она пристально посмотрела на свои рисунки. Ей было грустно.
Не пришел старик и на третий день и на четвертый.
Девушка пошла искать его дом.
Нашла. В ограде большого пятистенного дома под железной крышей, в углу, под навесом, рослый мужик лет пятидесяти обстругивал на верстаке сосновую доску.
-- Здравствуйте, -- сказала девушка.
Мужик выпрямился, посмотрел на девушку, провел большим пальцем по вспотевшему лбу, кивнул:
-- Здорово.
-- Скажите, пожалуйста, здесь живет дедушка...
Мужик внимательно и как-то странно посмотрел на девушку. Та замолчала.
-- Жил, -- сказал мужик. -- Вот домовину ему делаю.
Девушка приоткрыла рот:
-- Он умер, да?
-- Помер. -- Мужик опять склонился к доске, шаркнул пару раз рубанком, потом посмотрел на девушку. -- А тебе чего надо было?
-- Так... я рисовала его,
-- А-а. -- Мужик резко зашаркал рубанком.
-- Скажите, он слепой был? -- спросила девушка после долгого молчания.
-- Слепой.
-- И давно?
-- Лет десять уж. А что?
-- Так...
Девушка пошла из ограды,
На улице прислонилась к плетню и заплакала. Ей было жалко дедушку. И жалко было, что она никак не сумела рассказать о нем. Но она чувствовала сейчас какой-то более глубокий смысл и тайну человеческой жизни и подвига и, сама об этом не догадываясь, становилась намного взрослей.